может тут выложить... это конечно не совсем о воспитании... это, я бы сказала, о последствиях разного воспитания...
"Лоскутное одеяло, или психология в стиле дзен" Соколов ДмитрийНебольшой отрывок, чтобы стало понятно, о чём я:
А - участник группы, СГ - психотерапевт.
А: Я сейчас вспомнил: когда учился на первом курсе, то хотел перейти на другой факультет — на философский. И пришел поговорить об этом с мамой. Она сказала… что-то типа: «Через мой труп». Я сказал, что я всё равно перейду… Короче, мы ссорились полночи. А в конце она сказала: «Если ты сделаешь это, ты сделаешь несчастной свою жизнь и мою».
СГ: Зачем ты мне это рассказываешь сейчас?
А: Так… вспомнил…
СГ: Зачем ты мне это сейчас рассказываешь?
А: А? Ты просил вспомнить, я рассказал.
СГ: И как это поможет тебе разобраться?
А: Не знаю. Может, мне лучше сесть на место?
СГ: Слушай, а ты можешь маме прямо сказать, что ты о ней думаешь и что ты к ней чувствуешь? Прямо, и не убегать от конфликта, если он есть, а пережить его.
А: Знаешь, сколько раз я его уже переживал?
СГ: Не знаю. Думаю, что ты никогда его не переживал. Ты всегда манипулировал маминой значимостью, выставляя ее садисткой, и никогда прямо не говорил ей, что ты к ней чувствуешь.
А: Наверное, я не могу ей этого сказать. Она не поймет.
СГ: Здесь сказать, здесь! Для себя.
А:(долго молчит) Знаешь, Саша, я, по-моему… Я знаю, что я запрещаю себе сказать. Я могу сказать ей всё, что угодно, но я не могу сказать ей, что я её ненавижу, а… так получается, что к этому всё сходится.
СГ: И кого ты по этому поводу намерен играть?
А: Я не хочу играть; но и сказать ей этого я не могу.
СГ: Вот так гнев превращается в горечь… Одна минута гнева, если её не пережить, может дать несколько дней горечи. А горечь можно превратить в несколько лет депрессии.
А: Да, наверное, это так…
СГ: Что ты сейчас чувствуешь?
А: Вот эту самую горечь.
СГ: Ну, крикни, разрядись. Здесь хорошая обстановка. И маме никто не расскажет.
А (сидит, молчит).
Кто-то из группы: Блин, хочется уже крикнуть за тебя, или убить тебя на фиг.
А (поворачивается): Ну, убей!
СГ: «Умру! Погибну! Но не предам святых идеалов!»
А: Ну ладно, смейтесь…
СГ: Слушай, открывай общество жертв родительского насилия. Сразу куча народа запишется. Вон Лена — Лен, пойдешь, в общество к Андрею?
Лена (смеется): Пойду… Но не хочется…
СГ: А кому хочется? Что поделаешь — надо. «Мы путей не выбираем». Там, где есть долг и вина, вообще нет выбора.
Кооментарий к диалогу:
ТАМ, ГДЕ ЕСТЬ ДОЛГ И ВИНА, нет выбора.
Сколько я ни думаю над этой фразой, всё мало.
Андрей не крикнуть на мать не может (он это делал тысячу раз), он не может выйти из позиции притесняемого, где так удобно. Ну что ж, что всю жизнь приходится скучать. Зато известно — кто виноват, а это гораздо важнее.
А когда он захочет выйти… Иногда я думаю о тех резиновых фигурах директоров, которые, как все знают («Почему-то в России никто не знает, отчего умер Пушкин», а про это все знают), устанавливаются на японских фабриках. Очень унизительный способ подъема производительности труда, с одной стороны. С другой… Совместно с клиентом изготовить фигурки родителей (или обязать приходить с готовыми?) и дубасить. Даже мне сейчас это кажется слишком круто. Но надо полагать, эффект был бы потрясающим.
(То, что я тушуюсь перед этой идеей, только показывает, насколько я невротик, то есть путаю образ с реальностью. Бить не родителей! Бить по резине!)
Родители — самые незнакомые и малоизвестные существа. Кому они на фиг нужны, живые, если так властен, значим и всесилен их ОБРАЗ?
«В сорок лет в мою комнату вошла незнакомая женщина. И я узнал ее. Это была моя мама».